Марк Харрисон, «Стабильны ли командные системы? Почему потерпела крах советская экономика?», часть 1 #экономика@mindfeed
Через 10 лет после крушения советской командной экономики, несмотря на продолжительные оживленные дебаты, остаются нерешенными две проблемы. Во-первых, почему советская экономика потерпела крах в конце 1980-х гг., и была ли ее дестабилизация неизбежной или случайной? Во-вторых, являются ли системы, основанные на принуждении, внутренне нестабильными, и что вообще такое стабильность и принуждение?
В данной работе мы обосновываем следующие тезисы. Во-первых, стабильность является характеристикой состояния системы, а не системы как таковой. Экономика, основанная на принуждении, может быть стабильной; даже отношения принуждения сами по себе могут быть стабильными, если выгоды сторон в условиях этих ограничений превосходят издержки. Во-вторых, советская экономика была стабильной вплоть до момента ее краха, но, вероятно, эту стабильность стало трудно и в конце концов невозможно поддерживать. В-третьих, дестабилизация отношений принуждения может произойти из-за отказа одной стороны от принуждения или из-за сопротивления другой. В переменах, произошедших в Восточной Европе, можно было наблюдать и то, и другое, но в случае СССР и теория, и опыт указывают на первое.
Была ли нестабильной советская экономика?
В ходе дебатов относительно причин краха советской экономики четко оформилась поляризация авторов на "эссенциалистов" ("essentialists") и "волюнтаристов" ("voluntarists"). Первые утверждают, что советская система потерпела крах, поскольку она была анормальной по своей сути (essentially abnormal). Стабильность требует "нормальности", а "нормальность" подразумевает согласие; советская же система принуждения исключала согласие. "Эссенциалисты" (см. McNeill (1998), Rutland (1998), Brzeski (1999), Malia (1999), и Pipes (1999)) считают, что природа советской системы сделала ее крах неизбежным и даже предсказуемым. Данную позицию, опирающуюся на фундамент ортодоксальной экономической науки, разделял весьма ограниченный круг специалистов-практиков, предсказывавших крах советской системы (взгляды этого меньшинства отражены, в частности, в работах Birman (1980) и Ticktin (1998)). Большинство же исследователей, включая автора данной работы, скорее согласились бы с тезисом о том, что "предсказания неминуемого краха советской системы следует воспринимать с осторожностью" (Millar (1987)).
Действительно ли прогнозам западных экономистов относительно краха советской экономики недоставало аккуратности? Среди западных экономистов широко распространено мнение (которое разделяется и некоторыми политологами), что советская экономика рухнула вследствие волюнтаристских политических действий, а не многолетних тенденций экономического развития. В.Конторович, например, писал: "Мы стремимся говорить о фактах свершившихся, как о неизбежных, и попытки доказать, что то, что случилось, могло бы не случиться, как правило, отвергаются как неудачные оправдания проигравшей стороны. Но коллапс советской системы был побочным результатом небольшого числа катастрофических решений нескольких человек" (Kontorovich (1993)). Как выразился один из комментаторов, "если бы не болезнь почек Андропова, то коммунизм все еще существовал бы". Подобные взгляды можно найти как у политологов (см. Dallin (1992), Brown (1997)), так и у экономистов (Ellman and Kontorovich (1992); Treml and Ellman (1993), Kontorovich (1998), Khanin (1992), Becker (1994) и Schroeder (1995)).
Современные данные не поддерживают позицию "эссенциалистов" (Ofer (1987), Bergson (1989), Maddison (1995), Easterly and Fischer (1995), Harrison (1998a)). Во-первых, статистические временные ряды за период 1928-1987 гг. свидетельствуют о росте производительности. Во-вторых, тренд ее роста был стабильным в том смысле, что экономика возвращалась к нему после потрясений (которых, впрочем, было много, и иногда они были очень серьезными). В-третьих, наблюдался значительный рост благосостояния: ВВП на душу населения возрос за период 1928-1987 гг. в пять раз. Реальное потребление возросло в меньшей степени: возможное повышение благосостояния, обусловленное ростом предложения товаров и услуг, замедлялось из-за дефицита и ограничений в ассортименте и выборе, а также вследствие неравенства в разрезе общественных групп и поколений. В-четвертых, отдача от инвестиций, хотя и сокращалась (по международным масштабам ее снижение происходило очень быстро, особенно с середины 1970-х гг.), однако оставалась неотрицательной. В-пятых, до середины 1970-х гг. советская экономика реализовывала амбициозную сталинскую идею "догнать и перегнать" развитые капиталистические страны, хотя и слишком медленными темпами. В-шестых, с середины 1970-х гг. рост производительности в Советском Союзе замедлился настолько, что сделал невозможным достижение упомянутой цели, однако его темпы все же оставались положительными.
Существуют также многочисленные свидетельства поддержки народом советской системы в послевоенные годы. Основным индикатором недовольства служили диссидентство и эмиграция. Исследуя развитие диссидентства в 1970-е гг., некоторые авторы объясняли его узкую социальную базу незаинтересованностью большинства населения в сопротивлении брежневскому режиму (Churchward (1975), Lane (1976)). Б.Силвер пришел к выводу, что во многих отношениях эмигранты эры Брежнева оставались привержены основным советским ценностям (Silver (1987)). Доступны и данные, отражающие преобладавшие ценности и устремления населения во времена Горбачева. Массовые опросы показали, что большинство людей сами выбирали степень своего участия в работе государственных и партийных органов, и чем больше была эта степень, тем более они чувствовали личное влияние на принимаемые решения (Bahry and Silver (1990)). Они ощущали себя более свободными, подверженными меньшей цензуре и испытывали меньшую необходимость в самоцензуре, чем многие американцы и чем большинство черных американцев (Gibson (1993)). Опрошенные по большей части одобряли понятия перестройки и рыночной экономики, но одновременно продолжали демонстрировать поддержку государственной собственности в тяжелой промышленности и государственных гарантий базового дохода и занятости; они отрицательно относились к таким следствиям рыночной экономики, как свободные цены, безработица, появление богатых частных собственников (White (1990), Finifter and Mickiewicz (1992), Bahry (1993), Fleron (1996), Blanchflower and Freeman (1997)).
Таким образом, имеющиеся данные указывают на то, что советская политико-экономическая система была хоть и не слишком динамичной и определенно не беспроблемной, но стабильной и имела необходимые атрибуты легитимности. И все же она потерпела крах. Почему?
Как работает принуждение?
Для ответа на поставленный в заголовке раздела вопрос я использую три идеи из обширной литературы. Во-первых, принуждение имеет оптимальный уровень. Х.Хантер утверждал, что на развивающуюся экономику может положительно воздействовать определенная степень напряженности планирования (Hunter (1961)). При умеренном уровне напряженности происходит мобилизация ресурсов, а это приводит к экономическому росту. По мере возрастания напряженности планов результаты повышаются медленнее из-за увеличения диспропорций и ошибок. В конце концов противоречия достигают точки, когда рост прекращается.
Во-вторых, определенный уровень принуждения может обеспечить поддержку населением той или иной меры экономической политики. В работе Mills and Rockoff (1987) было изучено функционирование карточной системы рационирования продовольственных продуктов в Великобритании и США во время Второй мировой войны. Было обнаружено, что "приемлемость" карточек для населения положительно сочеталась с некоторым принуждением. В Великобритании контроль за рационированием продуктов был более строгим; небольшие нарушения чаще обнаруживались и наказывались. В результате значительных нарушений было меньше, и система рационирования воспринималась как справедливая. В США, напротив, контроль за соблюдением правил рационирования был ниже необходимого уровня. Система пришла в упадок, поскольку нарушение правил оставалось без наказания.
В-третьих, в рассуждениях Н.Макиавелли на тему о том, "почему все вооруженные пророки побеждали, а все безоружные гибли", мы обнаруживаем идею, что принуждение может обеспечивать согласие: "...Нрав людей непостоянен, и если обратить их в свою веру легко, то удержать в ней трудно. Поэтому надо быть готовым к тому, чтобы, когда вера в народе иссякнет, заставить его поверить силой" (Макиавелли (1982). С. 317). Это наблюдение привело его к выводу о том, что попытки реформ путем убеждения обычно будут безуспешными.
Таким образом, принуждение имеет много измерений: оно мобилизует ресурсы (Х.Хантер); его эффективность зависит от контроля, положительных стимулов и наказаний (Дж.Миллз и Х.Рокофф); оно способно обеспечить согласие (Н.Макиавелли). Принуждение может применяться с различной степенью интенсивности: существует, так сказать, "оптимальный" уровень принуждения, но принуждения может быть также слишком много или слишком мало. Наконец, эффективность принуждения должна рассматриваться в историческом контексте - применительно к конкретному проекту развития народного хозяйства, военной ориентации экономики, конституционной реформе и т.д.